ДОМ

 - А почему вы нашу семью выбрали?
   - Потому что хорошая

 - Но ведь есть много других хороших семей…

  -Конечно, постепенно обо всех и расскажу…

             ( из разговора с Леночкой)

           

Однажды на одной из дорог я увидела дом.

Конечно, по сегодняшним меркам, когда  дороги уже забиты дворцами, этот дом выглядел скромно.

Но было в нём что-то такое нематериальное, и даже стоял на холме – как бы поближе к небу и богу – что среди всех роскошных строений смотрелся, как смотрится человек с душой среди пустых и чванливых выскочек. И видно, поэтому с  самого первого взгляда я ощутила его духовность и  захотелось узнать, как же она ему удалась в наше время. И конечно, стала искать подходы к этому дому, и вдруг оказалось, что знакомые журналисты давно уже знают его, и они подтвердили, что да, это действительно удивительный дом: его создавали несколько поколений одной известной семьи, и сейчас этот дом украшают редкие вещи: картины, камин, деревянные лестницы… А в саду растёт странное-странное дерево. Оно называется уксусным, и, если плод его разломать, то в руке окажутся два ядра, похожие на сердца…

И вот, услыхав такое, я окончательно заболела этим прекрасным домом и стала просить журналистов познакомить меня с хозяйкой, и они постарались, и грянул вечер, когда она позвонила мне и сказала, что рада меня пригласить. И мы с ней тут же назначили день, и я с такими надеждами, с таким нетерпением ждала этот день, будто действительно только в этом одном-единственном доме могла получить ответ на самый важный вопрос: чем же – в наше безумное время всеобщей разрухи – чем ещё держится дом человеческий?

Но вдруг – когда дата встречи уже подошла, и я запаслась целой кучей новых блокнотов – вдруг раздался телефонный звонок, и знакомый женский голос сказал, что встреча наша не состоится, и я сама должна понять, почему: время наше такое: я расскажу о доме, а кто-то польстится на его красоту - обидит и разорит – время наше такое, всё заразилось злом, и нечего это зло дразнить.

Этот звонок ударил меня как палкой по голове. 

И будто сразу ответил на все вопросы, и я с каким-то  крайним отчаяньем поняла, что на самом деле  время наше такое, когда стихия зла разоряет жизнь на корню, и даже дом – святая святых человеческой жизни -  даже он перед злом уже – беззащитен! И видно, мне так и придётся в своём «Семейном альбоме» рассказывать о квартирах. А разговоры о доме оставить до лучших времён.

Вот с таким горьким чувством засиделась однажды в одной кишинёвской квартире, смотрим с хозяйкой альбом, и вдруг – среди груды обычных свадебных карточек – увидела одну такую какую-то неожиданную, что  -  рассмеялась!

На карточке вроде обычное: жених и невеста. По бокам от них мужчина и женщина. Женщина: светлая, элегантная, … современная, деловая женщина., как говорится, хорошо упакованная. Но вот мужчина! Он так тесно и так тепло – ну прямо родней уже невозможно! – притулился к невесте, что эта его сердечность рассмешила меня, и я догадалась: «Сразу видно, что папа!»

А хозяйка альбома тоже заулыбалась, даже похорошела и, лукаво меня уличив в поспешности, сказала, что нет, как раз и не папа! Это – нанаши сына: Елена Борисовна и Иван Максимович Цурканы. Ой, какие это прекрасные люди! А какая у них семья! Они и сами врачи, и обе их дочери – Таня и Вероника – тоже врачи, и младший зять Саша, муж Вероники, тоже врач, только старший зять подкачал – инженер… Но зато тоже Саша, чтоб хоть именем не оторваться от этой семьи. Они вообще все какие-то очень похожие: всегда  весёлые, дружные, отзывчивые, а таких праздников, таких тортов и желе, какие закатит Елена Борисовна для друзей – не то, что в жизни – в кино не увидишь!…

И хозяйка альбома так увлеклась семьёй Цурканов, что уже отодвинула свои семейные фотографии и запальчиво стала меня убеждать, что вот о ком надо рассказывать и писать! Чтоб людям – при нашей сегодняшней горькой жизни – хотя бы надежду дать, что есть, есть ещё на земле это людское счастье…

Вот так получилось, что уже через несколько дней я оказалась на улице Минку, нашла одну из обычных хрущоб, позвонила, мне открыла светлая женщина, и я сразу узнала Елену Борисовну, будто видела её не на давнишней карточке, а вчера: есть люди такие какие-то молодые внутри, что годы их не берут. Елена Борисовна из таких.

На руках у неё была младшая внучка, Феличика.

И вот, пока я протискивалась в прихожей да снимала ботинки, Феличика, увидев чужую тётку, закатила такой протестующий рёв, что Елена Борисовна даже не знала, чем её успокоить, и только трясла да растерянно повторяла: «Да что это вдруг с тобой?..»

И уж не знаю, чем бы закончились неутешные слёзы малышки, но дверь распахнулась, вошла Вероника – глазастая, белолицая, вся какая-то нараспашку – и почти по её пятам вбежали Марина и Лена, старшие сёстры Феличики – Лена родная, Марина двоюродная – а за ними вошёл и хозяин дома: Иван Максимович. Оказалось, он со старшими внучками ходил в цирк. «Я тут самая главная нянька», - представился он. И пока мы знакомились да улыбались друг другу, старшие девочки подхватили у бабушки Феличику, и тут же возникла такая возня, будто всё в этой комнате – и диван, и подушки, и пианино, и старинные дедовские часы – всё ожило, задвигалось, засмеялось, и Феличика среди своих дорогих сестричек  храбрилась, храбрилась да окончательно расхрабрилась и стала вокруг меня описывать какие-то заигрывающие круги, будто хотелось ей извиниться за свои предыдущие слёзы. А ноги у неё – в жёлтых туфлях на перепонках – такие крепкие и такие неутомимые, а в лице у неё такое дружелюбие и такая смышлёность, что я наконец сдалась и пламенно крикнула: «О Феличика! Твои модняцкие туфли сводят меня с ума!»  И тут же – безумная радость прошила её, она рассмеялась, энергично затопотала ногами, но чувства переполняли, и она метнулась в соседнюю комнату, вылетела оттуда с нарядной коробкой и бросила мне коробку в подол, а за коробкой – одно за другим – полетели в подол: зубная щётка, кукла,  и такая рыжая, такая вся  завитая и распрекрасная обезьяна, что уже окончательно стало ясно: для дружбы – всё самое дорогое отдаст человек!!!

Мы, безусловно, хохочем. 

А я успела подумать, что умные люди не зря говорят, будто никто не выдаст суть дома, как выдаст её ребёнок. И конечно, лучше, чем Феличика, о дружелюбии и душевном здоровье этого дома мне уже никто не расскажет.

Но откуда берётся такое здоровье?..

И как бы ища ответ, я огляделась вокруг: но что тут можно увидеть? Обыкновенная городская квартира, никакого богатства, и сами хозяева – люди как люди – каждый занялся своим делом: дети возятся с Феличикой, Вероника уже сидит на диване и вяжет, Иван Максимович отдыхает – видно, это кресло в углу его любимое место – а Елена Борисовна, как-то мгновенно рассортировав по кучкам семейные фотографии, протянула мне первую и сказала:

 - Я очень хотела быть врачом…

А мне это слово хотела показалось таким наивным, что я рассмеялась: о, дорогая Елена Борисовна! Все мы что-то хотим, да что-то не очень у нас получается…

Она сдержанно промолчала.

И уже как бы сами собой пошли фотографии и разговоры о жизни, и я постепенно узнала, что Елена Борисовна – кишинёвка, родилась от второго брака родителей, семья была сложной, жизнь бедной, время тяжёлое – лёгких времён, как я давно поняла, наша земля не знала – но она всё равно хотела и поступила в мединститут! А позже сама себе выбрала специальность: гинеколог. Учителя предостерегали: «Ой, смотри, Лена, день и ночь будешь в родзале, будешь рожать другим, а сама останешься без семьи…» Она своих учителей по сей день уважает, но хотела быть гинекологом и гинекологом – стала.

Работать поехала в Теленешты.

Она в те годы – вот её карточка – девчонка девчонкой: рост небольшой, сорок пять килограммов веса, а талия – Иван Максимович растопырил пальцы, приставил друг к другу, сделал кольцо  - вот такой была талия, как у осы. Он так и сказал: «Я был худой, но она совсем финтифлюшка».  Муж старшей сестры даже ей посоветовал: «Ты хоть помаду купи и губы накрась, а то никто на приём не придёт».

Она была девчонка девчонкой. 

А район оказался большим, а время послевоенное, а жизнь разорённая, в районе бушуют инфекции, а в больнице нет самых необходимых врачей: нет хирурга, нет педиатра, нет терапевта… И на неё свалилось всё сразу: и травмы, и грыжи, и нагноения, и  инфекции, и детские крики, а уж эти женские стоны вообще стояли в ушах даже во сне.

О условиях работы и говорить не приходится.

Как-то ночью вышла из дома роженицы, тьма непроглядная, грязь непролазная, проводить врача до подводы хозяевам в голову не пришло, а ей стыдно было просить, чтоб хоть посветили, и вот сделала шаг, другой, а на третьем ногу выдернула, а ботик остался в грязи. Ну не идти ж босиком! И она в темноте искала этот  исчезнувший ботик, мацая грязь руками… теми руками, которые только что дали миру нового человека…

Вот так её встретили жизнь и профессия.

Они с такой яростью швыряли её из одной экстренной ситуации в другую, что она не только помаду не успела купить, но даже сама не заметила, как на месте худенькой девочки-финтифлюшки оказалась бесстрашная женщина: мужская хватка, молниеносность решений, одержимость спасателя, в любую минуту готового к риску…

Пройдёт время, она выйдет замуж, Ивана Максимовича позовут в Кишинёв, дадут вот эту квартиру, она начнёт работать в республиканском роддоме, начнёт с самой маленькой должности – второй дежурант – но в тридцать два года уже станет заместителем главврача, потом заведующей родильным отделением и…

…и правы оказались учителя: для себя у неё не осталось тихой минуты: в два три, четыре, в любое время ночи она, бывало, только-только уснёт, а за ней уже приезжают. Звонят. Стучат: Елена Борисовна – вызов! И она – как солдат по тревоге – вскочила, едет, спасает.

Она столько спасла человеческих жизней, что даже запомнить всех не смогла.

Совсем недавно они с мужем пришли на свадьбу – друзья выдавали дочку – и вдруг к ней подошла незнакомая женщина, поцеловала ей руку, сказала: «Спасибо, Елена Борисовна, за себя и детей». Свадьба шумела, смеялась, пела, а она мучила свою память, пока наконец не вспомнила, как когда-то – рискнув на сложнейшую, по всем показаниям невозможную операцию, когда надо спасать или женщину, или ребёнка  – она спасала обоих, и ребёнка и женщину. Она четверо суток продежурила около них.  И только, когда всё утряслось, ужаснулась сама себе: «Господи! а если бы не получилось, то кто бы спасал меня?!…»

Словом, я поняла, что быть врачом для неё – это не просто профессия и работа, и даже не жизнь и судьба, это – страсть!

И уже нисколько не удивилась, что обе дочки стали врачами, а Веронику она вообще родила в день медработника, и родила как бы уже готовым врачом: Вероника еще ребёнком всем соседям измеряла давление, в школе рвалась в санитарки, чтоб  во всём блюсти гигиену, а, научившись читать, первой самостоятельной книгой прочитала не сказки Крянгэ, а биографию Пирогова.

Ну, а теперь разрешите спросить: если женщину среди ночи подымают с постели и увозят из дома, и это длится не год и не два, а всю жизнь, то как же ей удалась такая великолепная семья? Каким таким чудом она вырастила двух дочек, сделала их людьми, пристрастила к прекраснейшей из профессий, а ещё научила шить, вязать, печь, любить дом и семью, а ещё успела поездить с детьми по белому свету, выдать их замуж, дождаться трёх внучек, к тому же сама успела не просто прожить добрую половину жизни, как я, например живу – головы от работы не отрывая – она прожила со вкусом, с улыбкой, на всех фотографиях я вижу всегда нарядную элегантную женщину… Господи! да об одних её знаменитых тортах я же слушала целый вечер!..

 -  Елена Борисовна, как вам всё удалось?!

Но за неё – неожиданно – ответил Иван Максимович.

- Что значит, ей удалось? – рассудительно спросил он. – Да давайте начнём хотя бы с того, что такой другой, как Елена Борисовна, нет на земле: в ней всё золото – и душа, и руки…

Боже ты мой!.. Сколько я видела хороших семей и сколько пишу о них, но таких слов о своей жене ещё не один муж не сказал. Я – онемела.

А Вероника, глянув поверх вязания, рассмеялась:

- О!.. Да он просто в маму влюблён! Он даже дарил ей подарки – знаете: праздники, дни рождения – так это были не какие-то мясорубки или сковородки, а часы, кольцо, пеньюа-а-ар… чтоб мама могла фю-фю-фю-ю-юю!…

И она, смеясь, покрутила в воздухе спицами, наглядно изображая, каким воздушнейшим фю-фю-фю-юю-ю их мама кружилась и красовалась в подаренных пеньюарах и кольцах!

И это было так здорово, что я  тут же воспламенилась:

- Елена Борисовна,! Неужели действительно так и любит всю жизнь?!

А она – сияя глазами – скромно сказала:

 - Да, мне с мужем удивительно повезло.

Они встретились на студенческой вечеринке, первого мая, весной. Встретились вроде случайно – не пришёл по какой-то важной причине её кавалер, его девушка тоже не объявилась – встретились вроде случайно, но вечеринка закончилась, Иван Максимович пошел её проводить, и с этого дня они больше не расставались.

Правда, они сказали, что их молодость имела свои законы, они себя уважали побольше сегодняшних молодых, на шее родителей не висели, надеялись на себя, так что встретиться встретились, но встречались целых три года и поженились, когда уже стали врачами. А ещё Елена Борисовна сказала, что, мол, хотите верьте, хотите нет, конечно, была и молодость, и ухажёры, и всякое хи-хи да ха-ха, но она так хотела только хорошую семью,  что в мужья сама выбрала – присмотрелась к нему повнимательней и выбрала – Ивана Максимовича: за надёжность!

И именно это – его надёжность – и стала фундаментом дома.

Работать он начал рядом с женой, в Теленештах. Профессия сложная – дерматовенеролог. В районе тогда свирепствовала парша, и он – каждое утро, дождь или вёдро – брал микроскоп и, где на каруце, иногда на машине, а чаще всего пешком, вот так, как умеет он: без суеты, не  спеша, без героических поз или страдальческих стонов обошёл весь район, всех осмотрел, всех больных выявил и заставил лечиться, и скоро его как лучшего специалиста послали на Всесоюзный съезд венерологов, а оттуда одна высокая инстанция перехватила его к себе в Кишинёв – там тоже искали надёжных. И так началась карьера, и будь он другим человеком, была б у него и квартира получше, и богатства побольше. Но он другим быть не мог, карьерой не льстился, богатств не хапал, и так быстро ему надоела руководящая  должность, что он  попросился назад, в профессию. И дело не только в этой служебной картинке, дело в том, что и дома он был таким же, как на работе: преданный, работящий, надёжный.

И когда, ещё работая в Теленештах, Елена Борисовна делала сложную операцию – а такое бывало частенько – то муж её делал круги вокруг больницы, и вся больница переживала не за неё – за него, и, бывало, она ещё снимала свои перчатки в операционной, а ему уже со всех окон и врачи, и нянечки, и больные кричали: «Максимыч, бросай сигарету – порядок!..»

А позже – уже в Кишинёве – когда её среди ночи подымали и увозили на вызов, он спать не мог: он ждал. И когда она возвращалась, он только, бывало, и спросит: «Ну, как?..» А она – уморённая до корней – отвечала: «Порядок!» И тут же – валилась в постель. А он выйдет из спальни, прикроет дверь, и не то, чтобы дети, но даже собачка Чапик и тот уже знал, что, если хозяйка спит, то бегать и лаять – нельзя.

Он как-то сразу – без всяких особенных разговоров и договоров – всё самое трудное в доме – взял на себя.

Уборка, чистка ковров, продукты, запасы, соленья, варенья… И если Елена Борисовна любила праздники и застолья и меньше, чем три торта, на десерт не пекла, то в очереди за продуктами она никогда – в самые чёрные времена – не стояла. Она – незадолго до праздника – выберет ночь, достанет свои фолианты с рецептами, перечитает, прибросит, вообразит – она всё делает творчески и с размахом – а утром протянет мужу список продуктов: «Вот это мне купишь, Ваня…» И думаю, может, ещё и поэтому такими незабываемыми получались её торты, что пекла их – счастливая женщина.

Они оказались удивительно разные люди.

Она – импульсивная, взрывчатая, беспокойная… Её заведут на работе, она прибежит домой – весь дом заведёт, только искры летят. 

А он – как нарочно – покладистый, терпеливый, мягкий. Он под горячую руку дом никогда не тревожил. Иногда она разбушуется – всё не по ней! А он вышел во двор, погулял часок, она успокоилась, он заходит: «Всё? Отошла?…» От него буквально – физически - струился покой и миролюбие. Как-то пришёл с работы и радостно, прямо с порога, провозгласил: «Лена! Идём в кино! Мастрояни!…» А свекровь Мария Антоновна – земля ей пухом и царство небесное, помогла им растить детей, но с характером была женщина – услыхав про этого Мастрояни, так и вскипела: «Я с детьми, а  вы по кино?!» Иван Максимович тут же, порога не успев переступить, вынул билеты, перервал пополам и успокоил свекровь: уже никто никуда не идёт.

И сейчас, рассматривая его карточки – у него открытый, чистый и ясный взгляд – я нисколько не удивляюсь, что Елена Борисовна уже несколько раз повторила, что с мужем ей удивительно повезло. И конечно, не потому, что жили совсем как ангелы и никаких обид – были обиды! Но обиды на день, а вот обиды на целую жизнь не было ни одной.

Он так относился к ней, что она всегда оставалась сама собой, и он оставался собой, и детям ничего не навязывалось,  они росли, переживая всевозможные подростковые и прочие сложные времена, но им не нужно было себя ломать, переделывать, подстраиваться, и даже если она, к примеру по природе транжирка, а муж – по крестьянской традиции - уверен, что белую денежку лучше попридержать для чёрного дня, то всё равно зарплату он отдавал жене. И если она хотела очередной сервиз – тут же ей разрешал, и без всякого комментария! Он вообще считает, что двух гением для одной семьи многовато. И если хочешь иметь красивую, добрую, весёлую жену – то полностью уступи ей лидерство в доме! И не надо думать, что это какая-то бесхарактерность – нет! Это особая, тончайшая хитрость:  потому что, чем больше доверяешь женщине, тем благодарней она, а значит,  тем лучше тебе самому.

А я, слушая об этих житейских хитростях, об этой тактике и стратегии отношений, просто махнула рукой: да какие там хитрости! Просто счастье свело людей, и расскажи я об этом счастье, боюсь, никто не поверит, что иной семье выпадает  такая лёгкая жизнь.

Но Елена Борисовна приглушила мои восторги: о нет, жизнь их лёгкой не назовёшь: в сорок лет у Ивана Максимовича инфаркт, через тринадцать – тяжелейший, можно сказать, смертельный, инсульт.

Это был самый чёрный день всей их жизни.

Всё началось в обычные шесть утра. 

Проснулись, планы на день расписаны: Веронике с Леночкой  надо к врачу, Иван Максимович должен их отвезти, Елена Борисовна всех собрать, накормить завтраком… И вот она первая выскочила из ванной и крикнула в комнату: « Ванна свободна!», а сама на кухню, готовить завтрак, и уже схватилась за чайник, а в комнате – странная тишина, только собачка Чапик как-то робко-жалостно тявкнул и стих… И Елена Борисовна вдруг испугалась! Бросилась в комнату, видит, муж лежит поперёк дивана, и она крикнула: «Вероника! Шприцы!!!», а уже потом сказала себе: инсульт.

Вот уж где сработала её хватка! Они с Вероникой сделали всё моментально: перенесли больного в постель, оказали первую помощь, обзвонили друзей, вызвали скорую… Двадцать минут не прошло, а друзья уже были рядом, а они все врачи, и врачи неплохие, так что собрался целый консилиум… Подружка Елены Борисовны, окулист, посмотрела глазное дно больного, взмолилась: «Лена, что хочешь делай, но такого мужа – нельзя потерять!..»

Елена Борисовна, выслушав всех – а заодно и выставив скорую, не поспешившую на столь экстренный вызов – всё решала сама…

Это был смертельный инсульт: паралич, страшное возбуждение, потеряна речь, потерян слух, сердце едва-едва трепыхалось… 

Но Елена Борисовна – будто вся её жизнь была репетицией к этому горю – буквально сцепилась со смертью. В больницу мужа не отдала – под свою персональную ответственность -  и они с Вероникой делали всё возможное, и всё невозможное, и так крутились с утра до утра, что в три часа ночи могли неожиданно вспомнить, что ещё не позавтракали…

И такое длилось и месяц, и два, и три… грянул четвертый. А они же врачи, они понимали, что такого больного могло спасти только чудо. 

Но сколько мы знаем этих чудес?.. 

Но вдруг как-то ночью сидят у постели Ивана Максимовича и видят, что палец на ноге – шевельнулся… На мгновенье обе замерли и вдруг крикнули разом: «Будет жить!!!» И нервы их сдали, они обнялись и горько-горько расплакались.

После этой ночи он стал оживать, обретая речь, слух, руки, ноги… Вся его жизнь начиналась сначала, как у ребёнка. Постепенно он начал ходить. А чтоб ходьба была не бесцельной, они доверили ему коляску с маленькой Леночкой, он с ней гулял, от свежего воздуха и сознания своей нужности он поправлялся, а внучка, много гуляя, росла…

Вот так получилось, что спасали его не только жена и дочки, но даже и внучка.

Его спасали друзья, спасали обе больницы – его и её. Вторая больница, где работал Иван Максимович, присылала не только лекарства, сестру, продукты, она по три раза на день звонила спросить: «Елена Борисовна, что вам надо ещё?…» Елена Борисовна мне призналась, что она не только не знала всех звонивших людей, но даже думать не думала, что такие чуткие люди бывают на свете.

И вот вам, пожалуйста: сидит улыбается человек: чудо свершилось, из мёртвых воскрес.

А я, слушая эту историю, невольно вдруг думаю, что не вижу в этом спасении никакого чуда: я верю в высшую справедливость, а эти люди сделали столько добра другим, что оно не могло не вернуться к ним ещё большим добром.

Но вот тут-то и возникает самый трудный вопрос, на который как бы всю жизнь и ищешь ответ: почему иные дома, где вроде живут по-людски, но добро их обходит, а другие – как бы притягивают к себе добро? 

И вообще, откуда оно берётся это добро?..

И вдруг слышу Иван Максимович неожиданно говорит:

- Вот вы рассмеялись над словом хотела… Помните, Лена сказала: хотела и стала врачом… Однако мы с ней хотели создать семью, и семья – получилась… она с детьми хотела меня спасти и спасли…- И видно, так ему дорога была эта мысль, что он заключил философски: - Не-ет, человек, если хочет, то многое получается…

И как бы с ним соглашаясь, неожиданно стали бить старинные, видавшие  виды, дедовские часы, так и сыпали удар за ударом, медленно, веско, без суеты… И мы все неожиданно замерли, будто вдруг ощутив, что бежит время жизни, бежит, делает своё дело, и, может быть, человек в этом потоке времени совсем не бессмысленная  былинка, а  тоже делает своё дело, и это дело, возможно, спасает и  жизнь и добро, если, конечно, он – человек...

Мы так глубоко задумались, и так каждый ушёл в свои мысли, что не сразу  увидели: в дверях спальни стоит Феличика. 

Она только проснулась, стоит в ползунках, без жёлтых шикарных туфель на перепонке, и такая сонная, такая потусторонняя, что Вероника смешливо спросила: «Что, никак не проснешься?» и - протянула к ней руки.

Но то, что было во сне, видно, томило ребёнка, и Феличика, качнувшись, в какой-то потусторонности своего состояния вдруг пошла-а-а, пошла-а-а мимо маминых рук, мимо дивана, мимо сестрички Леночки, мимо бабушки… подошла к Ивану Максимовичу, воткнулась в него лицом, как в подушку, и стала ввинчивать в него голову, будто в его тепле искала  защиту от пугающих снов. А он, с какой-то такой невольной – природной – готовностью защитить и согреть, привстал, обхватил её всю руками, прижал, они замерли оба, и было похоже, будто она вбирает тепло, а он его отдаёт…

И вот в это мгновение я посмотрела в его лицо, а в нём было столько людского, что я мысленно попросила: «Сердце моё Феличика! Захоти прожить так, чтоб всё, что дал тебе этот дом, досталось и детям твоим, и внукам, и правнукам!…»

И тут слово дом неожиданно мне напомнило дом на дороге, мои мысли о доме и времени, и я поняла, что дом – это не здание, мебель, картины и даже не редкое дерево, плод которого рассыпается на сердца.

Дом – это сами сердца, которые излучают тепло, вопреки всем разрухам и злу безумного времени.

Лидия Латьева

из книги "Облак белый, 1992 год