«Пушкин в моей судьбе»

 С декабря 1995 года по январь 2000 года в Кишинёве – на средства коммунистов, пришедших к власти -  стали издаваться литературные газеты на русском и молдавском языках. Русскую -  «Литератор» - возглавил замечательный  поэт Николай Савостин, а делали газету две женщины-журналистки: Тамара Шмундяк и Юлия Воробьёва. Эрудированные, с  отменным вкусом и пером, редкие труженицы, доброжелательные, ответственные, они собрали вокруг газеты лучшие  имена писателей, художников, журналистов, флористов, словом, всех, кому   даровано  природой  мыслить, чувствовать, восхищаться, творить прекрасное.  Это был настоящий праздник  и для русских, и для молдавских работников культуры, стремившихся выстроить пространство доброты и взаимного понимания, такого необходимого всем нам.

К несчастью, в наше  трудное время подобные праздники коротки. Газета выходила всего 5 лет, листы её уже пожелтели. Но и сегодня перечитываешь её с удовольствием. А  номер, посвящённый 200-летию Пушкина, особенно радует сердце: стихи, заметки, воспоминания, пушкинские рисунки, изделия кишинёвских флористов, посвящённые поэту… Пушкин всегда был близок молдавской земле: будучи в ссылке, он посвятил ей немало прекрасных стихов и поэм, здесь он начал писать «Евгения Онегина». Молдова бережно хранит о нём память. В Кишинёве, Тирасполе, Бендерах, Долне – стоят памятники Александру Сергеевичу, открыты дома-музеи, трепетно оберегающие каждый шаг поэта на бессарабской земле. Молдавский был первым иностранным языком, на котором прозвучал пушкинский «Кавказский пленник» в переводе талантливого Константина Стамати, когда «дикая молдавская муза, одушевляя слабый гений мой, дала мне смелость начертать на молдавском диалекте несколько отрывков русской словесности…»

Конечно, и  мне, Лидии Латьевой, как и всем почитателям «Литератора», хотелось участвовать в работе над юбилейным номером. Я предложила рубрику «Пушкин в моей судьбе». Мне хотелось, чтоб о встрече с Пушкиным рассказали люди, далёкие от литературы…

И вот, что у нас получилось.

Сердцу станет веселей

Мне было двенадцать.

Маленький городок, российская глушь, живу с бабушкой, бабушка по ночам дежурит в  какой-то конторе, я с ней, читаю.

Однажды – даже не помню, кто дал -  у меня оказались «Повести Белкина», и первой я прочитала «Барышню-крестьянку».

Что случилось со мной – передать невозможно. Я бы сказала так: случилось очарование чистотой. Чистотой первой любви, юных сердец, запахов леса, пушкинских слов. Эта повесть как бы втянула меня в свой восхитительный мир, и невозможно было вернуться в обычную жизнь.

Но как не вернуться?!

Как не вернуться, если захлопнешь обложку и сразу окажешься там, где ты есть: контора, глушь, придирчивые бабушкины глаза.

Однако я была своевольной девчонкой, привыкла стоять на своём, и, если решила не возвращаться, то и нашлась: открыла тетрадь и – буквально переливая из книги в себя каждое слово – переписала всю повесть.

Потом пройдут годы.

Тетрадь с переписанной повестью потеряется.

Но Пушкин останется самым высоким и чистым, что подарила мне жизнь.

Анна Деменко, машинистка

Обида

Начало 50-х. Зимние каникулы. По причине мороза, ветра и худой одежонки мама нас на улицу не пускает. Мы с сестрой и её подружкой отсиживаемся на печке.

Девочки играют в тряпичные куклы, а я читаю томик Пушкина. Это была красивая книга, в твёрдом переплёте, с запахом свежести. Её – из самого Ленинграда! – за победу на всесоюзных соревнованиях по лёгкой атлетике привезла сестра Мила, студентка кишинёвского пединститута. Читал я её бесконечно.  Это была не книга, а настоящее  чудо.

Неожиданно девочки размечтались: «Найти бы клад, пошли бы в кино…»

В сельском клубе крутили «Тарзана», и мы все трое грустно притихли.

И вдруг я вспомнил, как летом – когда старшеклассники переловили сусликов на колхозных полях – пионервожатая написала об этом в газету, и ей заплатили деньги…  А  как раз во вчерашнем номере эта же газета «Тынэрул ленинист» объявила конкурс на лучшее стихотворение.

«Если за каких-то противных сусликов платят деньги, - озарённо подумал я, - то что уже говорить…» Так возникло решение заработать. Я аккуратно переписал из красивой книги самый красивый стих и отправил в газету.

Ответ нас ошеломил.

Он пришёл удивительно быстро и в настоящем  конверте, а не в треугольнике, к  каким мы привыкли.

И вот торжественно открываем конверт, вынимаем ослепительно белый лист, расправляем его, а… денег нет! Вместо них редакция вежливо уведомляет, что присылать надо свой стих, а не пушкинский.

Это был жестокий удар!

Ночью, когда мама потушила керосиновую лампу, и весь мир погрузился во тьму, и за окном мело, выло, стонало, я – вжимаясь в подушку и боясь шевельнуться от страха -  жарко спорил с редакцией, пытаясь ей доказать, что она не права. Потому что лучше, чем  Пушкин -  нельзя написать:

Буря мглою небо кроет
Вихри снежные крутя;
То, как зверь, она завоет,
То заплачет, как дитя…

И вот прошла целая жизнь.

Но я и сейчас уверен в своей былой правоте: лучше, чем Пушкин, обо всех моих чувствах, мыслях и настроениях – написать невозможно.

Михаил Мунтян, директор медицинского центра «Мунтения»

Письмо к незнакомке

В нашем лицее есть музей Пушкина: комната, стенды, книги, фотографии и несколько лицеистов, которые исполняют роли экскурсоводов, если в музей заглянут какие-то гости. А так как наша специализация – иностранные языки, то и Пушкин в нашем музее звучит не только на русском, но и на английском, румынском, французском, немецком, польском…

И вот в прошлом году, хотя я «англичанка», мне поручили вести экскурсию на французском. Французский, как и румынский, мне кажется, просто созданы для поэзии, и Пушкин на этих языках мне очень нравится. Поэтому, получив задание, я горячо взялась за него.

Среди других материалов в программе было два произведения, написанных самим Пушкиным по-французски. Прежде всего известные всем «куплеты». Пушкин в них говорит о летучести человеческой жизни и всего, что в ней выпадает:  любовь, скука, пошлость, время. Звонкие, лёгкие, с игривым  – будто улыбка – рефреном куплеты меня заразили своим озорным настроением, и я их учила тоже как бы смеясь.

Вторым в программе было «Письмо к незнакомке».

Пушкинисты подозревают, что писалось оно какой-то конкретной женщине, но – кому? -  так и осталось загадкой.

Это – письмо о любви.

Одно из тех посланий, какие мы пишем в сердце и которым не суждено дойти до нашего адресата… « Я не прошу ни о чём, я сам не знаю, чего хочу, тем не менее я вас люблю…»

Кода я стала его читать, то неожиданно разрыдалась, и уже до конца учила письмо в слезах. Казалось, что это письмо ко мне от кого-то мне не известного, или письмо от меня, тоже мне не знакомой, так как я даже думать не думала, что во мне накопились все эти жгучие чувства: и горе, и боль, и тоска…

Так Пушкин открыл мне меня, не знакомую самой себе.

Инга Новосёлова, ученица 11 класса лицея им. А.С. Пушкина        

Двойник

Мальчишкой, в детдоме, в одиночестве послевоенного детства, чужой всему миру, зная русских слов тридцать, не больше, почему-то по-русски я упоённо писал стихи. О природе: дерево, ветер, падает красный лист… Я чувствовал себя гением, единственным на земле, кто понимает природу.

Но однажды русская девочка прочитала: «Сквозь волнистые туманы пробирается луна, На печальные поляны Льёт печально свет она…».

Это было такое совершенство, что я испугался и в ужасе скомкал свои стихи.

Так я не стал поэтом.

И позже всегда: каждая встреча с Пушкиным выливалась в потрясение.

Так, например, прочитав его «К няне», застывшей в каменном ожидании под часами с кукушкой, я – человек жёсткий – плакал.

Режиссёром, в семидесятые годы, я задумал поставить в Русском театре имени А. Чехова «Маленькие трагедии». И опять пережил удар. Они такие маленькие, «Моцарт и Сальери» - 9 страниц, что только начал читать, как всё закончилось. Я тут же решил: ставлю все! Но чем дольше читал, чем больше приоткрывались пропасти смыслов, чем ясней становилось, что этих смыслов в каждой из них любому другому поэту хватит на 5-актную драму, тем страшней становилось мне. Я понял, что это такая «малость», какую я не постигну и не пойму даже за несколько жизней. В литературе никто не писал так ёмко, как Пушкин. Двумя словами «народ безмолвствует» он сказал о народе всё: его трагедия, сила, бессилие, когда безмолвствует, даже если кричит…

О человеке Пушкин знал всё. Больше того: тьму и боль личной жизни он каким-то непостижимым ферментом души перерабатывал в свет. Другого такого светлого гения природа не знает. Он, безусловно, божественное явление. Как божественна Библия, которая помогает нам выжить…

Рядом с Пушкиным понимаю, что великая поэзия – это моё…

А, если ещё погулять по нашим пушкинским местам, приближаясь к нему общим воздухом и пространством, то особенно чувствую, как много во мне от Пушкина…

Так перепутались наши миры, что сам иногда не могу решить, кто ж из нас двоих – действительный Пушкин.

Илья Тодоров, режиссёр, Мастер искусств

Самый-пресамый

В детстве мне очень нравилась сказка о царе Салтане.

Мы жили на даче, и дедушка читал мне её всё лето. Я не мог уснуть, пока он не почитает. Дедушка даже ворчал: «Ты меня задолбал своим Салтаном!». Сам не знаю, в чём дело и чем она мне так нравилась. 

Я даже не понимал, что это стихи. Думал – кино. Он читает, а я вижу картины: и лукоморье, и лешего, и Гвидона, и тридцать витязей… Царевну Лебедь я видел обыкновенной красивой девушкой, без всякой звезды во лбу. Даже странно, что Пушкин придумал какую-то звезду, как прожектор у локомотива… Но больше всего мне нравилось, что Гвидон проучил тёток Бабарих за все пакости, которые они ему сделали.

Потом мне читали другие пушкинские сказки, а потом уже читал сам.

Из всех сказок самая сказочная о рыбаке и рыбке: там одно волшебство, в жизни так не бывает, чтоб появилось что-то из ничего. Я понимаю, исчезнуть ещё возможно, но исполнить любое желание – это уж слишком. А самая странная сказка – о золотом петушке и шамаханской царице. Она злая, коварная, она «хи-хи», «ха-ха», а все вокруг неё погибают, и за что она мстила – неясно… Но самый-пресамый любимый из всех  - Балда: смешной, озорной, ничего не боится. Я когда читаю о нём – радуюсь и смеюсь.

Вообще от всех этих сказок чувствуешь что-то хорошее, доброе. Иногда нервничаешь или чего-то боишься, а послушаешь сказку или стихи и уже думаешь, что не надо переживать, всё будет хорошо…

К сожалению, я расту,  становлюсь большим, и из сказок уходит их волшебство, они превращаются в обыкновенные сказки.

А сам Пушкин такой человек, который всё время работает, пишет, едет куда-то, живёт в ссылке… Он не очень счастливый, и мне это жалко…

Юра Сухонос, ученик 4 кл. школы Петровских

Стих

Пушкинские стихи, сказки, поэмы, его биографию я, естественно, знала с детства. Но так получилось - трудно сказать  почему - что очень долго, лет до четырнадцати, в моей душе пребывал «школьный» Пушкин: певец декабризма и вольнодумства. И вдруг подружка-москвичка присылает письмо. Сплошные крики «ура!». Оказалось, она заболела, в школу не ходит, весь день читает «Онегина», упивается и восхищается.
Письмо меня поразило: чему восхищаться в «Онегине»?
Я тут же помчалась в библиотеку, взяла «Онегина», прилетела домой, открыла и…
С этого дня для меня начался – живой Пушкин.
Начался, чтоб не кончиться никогда
Пушкин тем и прекрасен, что каждый возраст в нём находит своё
Когда у меня появился парень, начались отношения и разборки: то он не понимает меня, то я его, - внезапно возник жгучий интерес к самой личности Пушкина. Особенно волновали меня его отношения с Гончаровой. Читала всё, что было на эту тему. И совершенно не согласилась с теми, кто утверждал, что не мог такой человек, как Пушкин, выбрать жену как бы ниже себя.  Я полагала: мог, любовь зла… И рядом с таким человеком, как он, вполне мола оказаться заурядная женщина, которой хотелось и доли получше и муженька постатней. Я понимала, что его великий талант любить «душу твою» в её сердце отзвука не нашёл. Было больно за Пушкина, и стихи его зазвучали глубже и драматичней.

Можно сказать, что именно Пушкин, открывая мне мир сложных человеческих чувств, не просто учил меня чувствовать, но и искать в человеческих отношениях душу и ясность.

Это открытие в свои восемнадцать лет меня потянуло выразить словом. А так как мой внутренний мир был переполнен Пушкиным, то и слово, естественно, оказалось – стихом.

Единственный стих за всю мою жизнь.

Оставь приоткрытым окно:

Все звуки смолкают в ночи.

Мы спорим с тобой так давно,

Давай, наконец, помолчим.

И глупые наши слова

Развеет ночной ветерок.

Надела Земли голова

Сияющий звёздный венок.

Под ним молодая листва

Тихонечко песню поёт,

В ней слышится та простота,

Которой нам недостаёт.

Ирина Атаманчук, врач-педиат

В конце этой подборки хочу привести слова  Максима Горького о Пушкине, напечатанные в том же юбилейном номере «Литератора». Слова важные для нашего времени, когда литература изгнана на задворки общественной жизни, и мы, люди, в лице настоящих писателей потеряли великих учителей, способных шлифовать и возвышать наши чувства и мысли. Горький сказал: 
«Пушкин – первый почувствовал, что литература – национальное дело первостепенной важности, что она выше работы в канцеляриях и службы во дворце, -  он первый поднял звание литератора на высоту, до него недосягаемую, в его глазах поэт -  выразитель всех чувств и дум народа, он призван понять и изобразить все явления жизни».

Пишу эти слова и думаю: нам бы горьковское понимание сути вещей.

Спасибо, Александр Сергеевич, за всё. Ты был бесконечно прав: «Душа в заветной лире мой прах переживёт…» Пережила.  Ты – навсегда с нами.

Лидия Латьева