И вновь придётся вернуться в
далёкое довоенное время.
Далёкое тем, что жизнь в том времени была просто
жизнью. И эта жизнь — с её рассветами и закатами, безразмерными днями, до горла
забитыми играми, долгими посиделками в безмолвии ночи под высоким сияющим небом
— казалась мне вечностью.
Время от времени в эту вечность — как молния среди
ясного неба, — потрясая всё моё существо, внезапно врезался праздник. Среди
праздников самым-пресамым праздник-праздником был -- Новый год.
Один из них впечатался в мою
память особенно.
Этот предновогодний день был
буквально соткан из запахов. Из свежего зимнего воздуха, выпечки и ванили,
мандаринов, конфет. И, конечно, из запаха ёлки. Пышная, свежая, до самого
потолка, она, едва появившись, обдала весь дом дыханием леса, смолы, природы. И
мы, надышавшись этим великолепием, превратились в каких-то странных существ,
возбуждённых приближением чего-то необычайного.
И когда с чердака извлеклась
коробка с игрушками и сестричка Тамарочка с нежностью, вынимая одну за другой,
улыбалась каждой игрушке отдельной улыбкой, как бы благодаря её за ту радость,
какую игрушка дарила ей в предыдущие годы; когда братик Борька, нетерпеливо
схватив список и деньги, уже на ходу дослушивая мамочкины напутствия, ринулся
выполнить заказ на игрушки из папье-маше и, прибежав назад — краснощёкий,
запыхавшийся, — вытряхнул на кушетку целую гору всадников, рыб, лебедей,
белочек, зайчиков, ангелов, сказочных домиков, дедов-морозов, снегурочек и
прочих чудес; и, наконец, когда мы — вместе с мамочкой! — обложившись несметным богатством всяческих
материалов, красили «золотом» и «серебром» орехи, из цветной бумаги клеили
цепи, из фольги вырезали нити дождей, из ваты, крахмала и блёсток лепили
снежинки, а из пустых яиц создавали лица клоунов в остроконечных шляпах и с
улыбкой от уха до уха; и уже когда — совсем наконец! — украшалась ёлка, это
безумие запахов, чувств, сияний, всеобщего возбуждения уже разрывало меня
изнутри. Я физически, в воздухе дома, собой ощущала присутствие этого чародея,
этого Нового года, чего-то живого, только не видимого и не понятного мне.
Пытаясь хоть как-то в нём
разобраться, я всех изводила вопросами: кто он такой — Новый год? как он знает, когда приходить на землю? и как
получается, что он сразу приходит во все дома в один день и час? и откуда
приходит?..
Вот это откуда грызло меня особенно. Я даже подозревала, что Новый год — посланник небес. Тех самых
небес, где в неустанном движении сияющих звёзд и вечно другой луны, и вечно
другого солнца, и вечно других закатов, и вечно других рассветов, где живёт
Матерь Божья, которую бабушка Ефимия Даниловна страстно просит в ночных
молитвах не оставить весь род людской без её безразмерной милости, — происходит
высшая, безустанно обновляющаяся жизнь, мысль о которой не даёт мне покоя ни
днём ни ночью.
Но даже если Новый год посылается
этой небесной жизнью, то зачем он приходит к нам и что он хочет сказать своим
появлением?
Эти вопросы раздувались во мне в
невыносимое напряжение. И когда мамочка, смеясь, объявила: «Отбой! Пора
собираться встречать Новый год», — вот это встречать,
обдало меня как огонь, сердце забилось сразу и в груди, и в ушах, и в горле:
где встречать и как попадают туда, где можно встретиться с ним?!
Для нас накрывался праздничный
стол, уже начинали сходиться соседские дети, нам разрешили всенощные посиделки,
с семечками, орехами и рассказами о новогодних сверхъестественных случаях, с сказками, страшилками, загадками. Но ни застолье, ни посиделки не занимали
меня. Вся превратившись в сплошные уши, я напряжённо ловила звуки из комнаты
папы и мамы. И когда, наконец, услыхала, как хлопнула дверь, я — со стучащим
сердцем, боясь пропустить момент — выбежала из детской, пролетела из кухни в прихожую,
и с ужасом крикнула: «Мамочка!»
А мамочка уже вышла за дверь, на
крыльцо, но, услышав мой крик, слегка приоткрыла дверь, и я вижу её, освещённую
светом прихожей, её голубое пальто и воротник из рыжей лисы, закусившей зубами
хвост; вижу высокие каблуки высоких ботинок на железных крючках. Она, держа
дверь, повернулась ко мне своим озарённым лицом и улыбнулась: «Беги к детям,
простудишься!» Это будет мгновенье. Один-единственный взгляд. Тут же дверь
захлопнется и отрежет её от меня. Но за это мгновенье, увидев
одним-единственным взглядом и пальто, и лису, и улыбку, я успею подумать, что
мамочкина красота не в пальто, лисе и высоких ботинках, и даже не в улыбке,
обдавшей меня горячей волной тепла, а в состоянии мамочкиной души, приподнятости
её духа, предвкушавшего встречу с чем-то неизъяснимым.
И я побегу не к детям. Я побегу к
окошку в прихожей, увижу отца на белом снегу: чёрный как ночь, тонкий, высокий,
без шапки, алая точка огонька папиросы. Мамочка сходит с крыльца и, слегка
торопясь, догоняет его, две фигуры на сверкающем поле зимы...
А я побегу к
другому окну, в комнате мамы и папы, а потом уже к окну в детской, и отсюда
увижу их на узкой дорожке к калитке, он впереди, она сзади. Она, увидев моё
лицо, улыбнётся, стукнет пальчиком по стеклу: «Иди к детям!». Дальше калитка,
гора, и я их увидеть уже не смогу.
Не смогу! Не смогу!!
Но я, сложив руки на подоконник,
упала в руки лицом и, всей собой ужимаясь, мысленно вызвав их образ, проводила их до калитки, потом по горе,
он впереди, она сзади, двое чёрных на сияюще белом. Я услыхала, как папа
предупредил: «Смотри, камень…» А мамочка рассмеялась. Тихим, летучим,
насмешливым смехом. Будто смешно ей — воздушной, лёгкой, загадочной —
осторожничать перед каким-то там камнем. И в то же мгновение холод прошёл по
мне: я ощутила, что их уже нет на горе, пустота, безмолвие безразмерной ночи.
Будто на волнах этого чудного смеха они оторвались, перенеслись через камень, и
вот они уже Там, в том таинственном и неведомом Там, где встречаются с Новым годом.
— Лидка! Ты что, заснула?!
Дети уже за столом, едят и
смеются. А я стою на коленях, руки на подоконнике, воткнулась в руки лицом и
ничего не хочу: ни праздничного застолья, ни смеха, ни страшных рассказов, до
которых обычно я большая охотница. Такая опустошённость! Будто меня с
могущественных небес швырнули на эту скучную, бедную землю.
Это новогоднее впечатление так
потрясло мою душу, что однажды — летом! — желая проверить его неслучайность, я,
встав на колени перед окном детской комнаты, заново проиграла свою зимнюю
сказку.
И она проигралась.
И так поразительно точно она
проигралась, что знойным солнечным днём я ощутила холод и сияние снега, и то,
как папа и мама — две чёрные тени на белом — прошли через двор, как папа сказал
ей: «камень», а она рассмеялась, и как — силой этого бесподобного смеха — они
оказались Там, в неопознанном мире, где встречаются с Новым годом и звездами.
После этого летнего опыта я
совершенно уверенно знала, что мир звёзд — живой. Он чувствует нас. И каждый из
нас — и папа, и я, и Тамарочка, и любой человек — способен попасть в этот мир.
Только надо — как мама — устремиться к нему
совершенной внутренней красотой и усилием духа…
Лидия
Латьева
Отрывок из книги
«Моя война». Он интересен тем, что это был мой первый – совершенно неосознанный
– опыт связаться с Высшим миром, о
котором я ничего не знала. Но который -
чувствовала своей детской, ещё незамутнённой
связью с ним.
Комментариев нет:
Отправить комментарий