В этом далёком-далёком детстве, таком далёком, что даже не верится, будто этой трёхлетней
девочкой -- маленькой внешне и взрослой внутри – была я. Но именно в эту
пору невидимый мир загадывал мне
загадки, которые самым настойчивым
образом отложились в закромах моей памяти, чтоб уже никогда не оставить
меня в покое.
Одна из таких загадок случилась в канун новогодней ночи сорок первого года.
Этот предновогодний день был буквально соткан из
запахов. Из свежего зимнего
воздуха, выпечки и ванили, мандарин и конфет. И, конечно, из запаха
ёлки. Пышная, свежая, до самого потолка,
она, едва появившись, обдала весь дом дыханием леса, смолы, природы. И мы, надышавшись этим великолепием,
превратились в каких-то странных существ, возбуждённых приближением чего-то необычайного.
И когда с чердака
извлеклась коробка с игрушками, и сестричка Тамарочка, вынимая одну за другой, улыбалась каждой игрушке
отдельной улыбкой, как улыбаешься
чему-то тебе бесконечно любимому;
когда деятельный братик Борька, нетерпеливо схватив
список и деньги, уже на ходу дослушивая мамочкины напутствия, ринулся совершать
заказ на игрушки из папье-маше и, прибежав назад – краснощёкий, запыхавшийся
- вытряхнул на кушетку целую гору
всадников, рыб, лебедей, белочек, зайчиков, ангелов, сказочных домиков, дедов
морозов, снегурочек и прочих чудес; и, наконец, когда мы – вместе с мамочкой –
обложившись несметным богатством всяческих материалов, красили «золотом» и
«серебром» орехи, из цветной бумаги клеили цепи, из фольги вырезали нити
дождей, из ваты, крахмала и блёсток лепили
снежинки, а из пустых яиц создавали лица клоунов в остроконечных шляпах
и с улыбкой от уха до уха; и уже когда - совсем наконец! - украшалась ёлка, то это безумие запахов,
чувств, сияний, всеобщего возбуждения уже разрывало меня изнутри.
Я
физически, спиной, ощущала присутствие
этого чародейства, этого Нового года как чего-то живого, только невидимого и не
понятного мне.
Пытаясь хоть как-то в нём разобраться, я всех изводила вопросами:
кто он такой – Новый год? как Он знает, когда приходить на землю? и как получается, что Он сразу приходит во
все дома в один день и час? и откуда
приходит? Вот это откуда грызло меня
особенно. Я даже подозревала, что Новый
год – посланник небес. Тех самых небес, где в неустанном движении сияющих звёзд и вечно другой луны, и вечно
другого солнца, и вечно других закатов, и вечно других рассветов, в конце концов,
где живёт Матерь божья, которую бабушка
Ефимия Даниловна страстно просит в ночных молитвах не оставить весь род людской без её безразмерной милости
-- происходит высшая жизнь, мысль о которой не даёт мне покоя ни днём, ни
ночью. Но, даже если Новый год посылается
этой небесной жизнью, то зачем он
нам посылается и что он хочет сказать своим появлением?
Эти вопросы раздувались во мне в невыносимое напряжение. И когда мамочка, смеясь,
объявила: «Отбой! Пора собираться встречать Новый год», вот это встречать обдало меня как огонь, сердце забилось сразу и в груди, и в
ушах, и в горле: где встречать?! и как попадают туда, где можно встретиться с
ним?!
Для нас накрывался праздничный стол, уже начинали сходиться соседские
дети, нам разрешили всенощные посиделки, с семечками, орехами и рассказами о
новогодних таинственных случаях, сказках, страшилках, загадках. Но ни застолье,
ни посиделки не занимали меня. Вся превратившись в сплошные уши, я слушала
звуки cборов из комнаты папы и мамы. И когда, наконец, услыхала, как хлопнула дверь
их комнаты, я – со стучащим сердцем,
боясь пропустить момент – побежала из
детской, через кухню, в прихожую, и с ужасом крикнула:
- Мамочка!
А мамочка уже вышла за дверь, на крыльцо, но, услыша мой
крик, слегка приоткрыла дверь, и я вижу её, освещённую светом прихожей, её голубое
пальто и воротник из рыжей лисы,
закусившей зубами хвост; вижу высокие каблуки высоких ботинок на железных
крючках. Она, держа дверь, повернулась ко мне своим озарённым лицом и
улыбнулась:
- Беги к детям,
простудишься!
Это будет мгновенье. Один-единственный взгляд. Тут же дверь
захлопнется и отрежет её от меня. Но за это мгновенье, увидев
одним-единственным взглядом и пальто, и лису, и улыбку, я ощущу, что мамочкина
красота не в пальто, лисе и высоких
ботинках, и даже не в улыбке,
обдавшей меня потоком тепла и любви, а в
состоянии мамочкиной души, приподнятости её духа, предвкушавшего встречу с чем-то неизъяснимым.
И я побегу не к детям. Я побегу к окошку в прихожей, увижу отца на белом снегу: чёрный как ночь, тонкий, высокий, без шапки, алая точка
огонька папиросы едва освещает строгое, будто замкнутое, лицо. Мамочка сходит с крыльца и, слегка торопясь,
догоняет его, две фигуры на белом, сверкающем поле зимы...
А я побегу к другому окну, в комнате мамы и папы, а потом уже
к окну в детской, и отсюда увижу их, на узкой дорожке к калитке, он впереди,
она сзади. Она, увидев моё лицо, улыбнётся, стукнет пальчиком по стеклу:
-- Иди к детям!
Дальше калитка, гора,
и я их увидеть уже не смогу.
Но я не хочу-не хочу оторваться от них! Я упала лицом в подоконник
и, всей собой ужимаясь в точку горла – в точку горла! в точку горла!! – и,
мысленно вызвав их образ, мысленно
проводила их до калитки, потом по
горе, он впереди, она сзади, двое чёрных на сияюще белом. Я услыхала, как папа
предупредил её:
- Смотри, камень…
А она рассмеялась. Тихим, летучим, волшебным, насмешливым смехом. Будто
смешно ей – вот такой, какая она сейчас - лёгкой и неземной - осторожничать перед каким-то там камнем. И в то же мгновенье я ощутила, что их уже
нет на горе, исчезли.
Пустота, бездыханная тишина, беспредельное безмолвие ночи.
Словно на волнах этого
чудного смеха они оторвались, перенеслись через
камень, они уже Там, в том таинственном и неведомом Там, где встречаются
с Новым годом.
- Лидка! Ты что,
заснула?!
Дети уже за столом, едят и смеются. А я стою на коленях, руки
сложила на подоконнике, воткнулась
в руки лицом и - ничего не хочу: ни праздничного застолья, ни
смеха, ни новогодних подарков, ни
страшных рассказов, до которых
обычно я большая охотница. Такая опустошённость! Будто меня с небес,
усыпанных хороводом ликующих звёзд, швырнули на эту скучную, бедную землю.
Это моё новогоднее впечатление было настолько острым, что
помню, как, встав на колени перед окном детской комнаты и опустив голову в
руки, я проиграла свою зимнюю сказку летом.
И она проигралась.
И так поразительно точно она проигралась, что знойным
солнечным днём я ощутила и свежесть, и белизну, и сияние снега, и то, как папа
и мама – две чёрные тени на белом снегу -
прошли через двор к калитке, как папа сказал ей «камень», а она
рассмеялась этим чарующим смехом, и они оказались Там, в неопознанном мире, где встречаются с Новым годом и звёздами.
После этого лета я совершенно уверенно знала, что мир звёзд существует. Он живой. Он чувствует
нас. И каждый из нас – и папа, и мама, и я, и Тамарочка, и любой человек - способен попасть в этот мир. Только для этого надо – как мама --
устремиться к нему особенной, чудодейственной, внутренней силой, движением духа
к чему-то неизъяснимому.
Движением духа…
Конечно, уважаемый мой читатель, тогда, в моём детстве, самих
этих слов я не знала. Но своё возбуждённое предновогоднее состояние, своё
гадание и ощущение связи с чем-то, что выше земли и что я ощущала как небо, запомнила
навсегда. И с годами, когда я осознанно начала искать мир, в котором живу,
когда пыталась освоить всевозможные «духовные» практики, именно эта моя новогодняя
попытка -- духом – связаться с высшим
неуловимым миром, служила мне образцом и поддержкой.
Лидия Латьева
Часть 1, эпизод 3 из книги "В поисках мира, в котором живём: поговорим? подумаем?"
Комментариев нет:
Отправить комментарий