УЛЫБКА

 «Каждый человек, в конечном итоге, богат тем,  что он несёт в себе…»

                      Из разговора с Джин                                                             


 А началось всё просто.                     

Как-то на улице, по дороге куда-то я столкнулась с доброй своей знакомой – назову её Ира – говорят, это имя обозначает свет. Не знаю, так оно или нет, но эта Ира что-то похожее излучает. И хоть всё в ней тихо, хрупко, бесшумно – вроде даже не женщина, а только глаза из тёмной сплошной печали – но такое в этой Ире упорство, и не просто там выживать, вцепившись за сковородку, а – жить! Работать, выучить сына, помочь другому, более слабому человеку. Словом, жить по закону своей души, а не нашего подлого безвременья, втоптавшего человека в самую безнадёжность и грязь.

Значит – встретились!

Столкнулись, заулыбались и – как бывает после долгой разлуки – бросились говорить и про то и другое, и третье - всё вперемешку! И как-то совсем между прочим, среди всякого разного, Ира сказала, что сейчас у неё живёт англичанка, профессия вроде экономист, работает вроде над какой-то программой «Тasis», вроде эта программа – как выражаются в Англии – «Молдавию ставит на карту». Однако скорей всего эти тонкости я узнаю потом, а сейчас Ирина сказала, что у неё живёт англичанка Джин и что это такой удивительной доброты человек, так искренне отзывается на чужую беду, что Ира просто уже боится посвящать её в наши беды: столько их на каждом шагу, что добротой отдельного  человека, даже если он и англичанин, нашу жизнь всё равно не спасти. И конечно, тут же она рассказала, как и кому и с какой деликатностью помогла англичанка. И сама – пока говорила – засияла глазами, заулыбалась, и я тоже невольно заулыбалась, и всё внутри меня засияло, будто какая-то мне неизвестная Джин своей добротой внесла такое тепло в нашу жизнь, что оно согрело уже и меня.

И вдруг – как бы споткнувшись о внутреннюю преграду, Ира, сама себя оборвав, внезапно спросила:

 - И вот, глядя на эту Джин, думаю: а какой же жизнью должен жить человек, чтоб так естественно быть человеком?…

Сказала и смотрит, глаза из сплошной печали. И за этим вопросом я чувствую всю нашу жизнь с её скопившейся болью и нестерпимой потребностью в доброте. И вроде надо что-то ответить, но я не знаю ответов на такие вопросы, а болтать не хочу, своей болтовнёй мы только испортим минуту хорошего настроения.

И я бесшабашно махнула рукой:

 - О чём печали, Ирина? Я, например доподлинно знаю, какой жизнью должен жить человек, чтоб быть человеком…

-?!!..

 – Английской!

- Английской?! – вскрикнула Ира и рассмеялась.

И мы с ней, смеясь и перебивая друг друга, ринулись в эту английскую жизнь с её великими именами писателей, художников, мастеровых, чудаков. И хотя ни я, ни Ирина в Англии не были и не будем, оказалось мы столько знали о ней, столько читали, видели, слышали, такой близкой нам была эта английская жизнь с её вечным камином, Шерлоком  Холмсом, пудингом, Гамлетом, догом, с её крепким несокрушимым домом, который построил Джек, и даже с этой прекрасной манерой самих англичан вечно подшучивать над собой и своими проблемами, а не вспыхивать злобой и хвататься за топоры по каждому пустяку, как это делаем мы.

Словом, за какие-то двадцать минут восторгов перед медленной, вдумчивой, работящей, внимательной к человеку английской жизнью мы с Ирой просто помолодели, всеми нервами ощутив, как легко и приятно быть человеком  и жить  человеческой жизнью!  И конечно, прощаясь, я попросила Ирину обязательно чмокнуть Джин от меня, и она обещала, и я полетела домой, вдохновенно мурлыча английскую колыбельную, которую пела внуку, когда он был совсем малышом:

Качайся, мой мальчик,

То вправо, то влево,

Отец твой – король,

А мать – королева.

Сестра твоя – леди

В шелках и меху.

А ты – барабанщик,

А ты – барабанщик!

А ты – барабанщик -

В гвардейском полку!!!

Ну, а потом полетело быстрое время жизни, и мы с Ирой – каждая до зубов загруженная заботами – встречались редко и наспех, и, соскучившись одна по другой, бросались разговаривать обо всём, поэтому  разговоры у нас получались комком и клочками, но даже в этих клочках обязательно возникала Джин. И так хорошо это было, что, бывало, едва увижу Ирину, как тут же заулыбаюсь улыбкой от уха до уха:

- Ну, и как поживает Джин?

А Ира мне каждый раз отвечала одно:

-Ве-ликоле-епно!!!

Джин – всегда и везде – живёт только великолепно!

Она, например уезжает на пару недель в свой Лондон – она вообще не сидит на месте, а постоянно куда-то едет – и, пока мы эту пару недель выживаем, удивляя весь мир своими злобными распрями  – Джин побывает во Франции или в Канаде, или в какой-нибудь Гватемале. Для неё вообще земной шар как бы собственный двор, и ей из родного туманного Лондона слетать попить кофе в Париже, а из Парижа заглянуть на выставку ваз в Торонто, затем вернуться обратно в Лондон - проще, чем мне, например, учитывая  проблемы нашего транспорта, с Ботаники переползти на Рышкановку. Но даже если она остаётся здесь, в Кишинёве и горит на своей работе, стараясь всё-таки подарить  нашу Молдавию миру, то, как она ни горит всю неделю, в воскресенье – обязательно отдохнёт. И отдохнёт не как отдыхаем мы – выкроив кусок ночи для книги – а как-то совсем по-английски.

Например может съездить на ипподром покататься на лошади, чтоб не терять фигуру и получить удовольствие от общения с деликатнейшим из животных. Или, купив билет за приличную сумму - в вечернем изысканном туалете – отправиться в наш театр на какой-то особенный, специально для иностранцев вечер с танцами и, вернувшись, заметить Ирине, что – увы и увы! – как быстро меняются времена и нравы, и сегодняшние мужчины уже совершенно теряют вкус к элегантному танцу.

В конце концов, получилось, что встреча к встрече, разговор к разговору, и всё это вроде игра и шутка, но в воздухе этой игры под названием Джин как бы сам собой создавался портрет человека, живущего такой человеческой жизнью, что в самом уже имени – Джин – как бы звенело чистое, звонкое серебро, и я уже как бы знала и видела эту Джин: белая, пышная жизнелюбка с розовыми щеками, закормленная и заласканная  - до невозможности - жизнью.

 Само собой разумеется, что вскоре  мне захотелось взглянуть на неё.

При ближайшей встрече с Ириной я попросила нас познакомить, а Ира пообещала.

Но Джин то уехала, то приехала, то здесь, то в Австралии или Конго, и так долго это тянулось, что я самой себе уже не поверила, когда грянул всё-таки день, и я с букетом в руках оказалась в прихожей Ирины.

Волновалась ужасно.

И  волнуясь, цветы толкнула хозяйке, а Ира сунула мне их назад, шепнув, что лучше цветы подарить англичанке, а я – я так одичала в своей  варварской замкнутой жизни, что совсем одурела и стала хихикать и плакаться, что понятия не имею, как разговаривать с англичанкой, и лучше всего не срамиться, а убежать…

И вот в эту минуту нашей возни, моего нытья  и детского страха – беззвучно, будто из воздуха – прямо перед моими глазами возникла…

Даже не знаю, как и сказать.

Но – в чёрных лосинах и кедах, подтянутая и крепкая как спортсменка – перед нами возникла совершенно мне незнакомая женщина. И я окончательно растерялась и испугалась. Но не успела Ира представить нас, как Джин улыбнулась – и такая в этой улыбке распахнутость сердца! – что  мгновенно женщина  сделалась мне родной, и я улыбнулась тоже, и мы с Джин – физически – как самые близкие люди, потянулись друг к другу, схватились за руки и бурно заговорили, каждая на своём языке.

С этой минуты мы – часа три – говорили не в силах наговориться, удивляя и переводчиков, и себя, как легко понимаем одна другую.

Мы перерыли всю жизнь. 

И оказалось, что в биографии Джин действительно было всё, что и положено быть в судьбе англичанки: и чудесный английский дом, и камин, и дог, и здоровое, совершенно английское детство с парным молоком с душистых английских лугов. Но было ещё и другое:  разлука с любимым домом, суровый холодный, требовательный колледж и Кембридж. Была жизнь в Индии, рядом с такой нищетой, что Джин –  всем сердцем сочувствуя этой прекрасной земле и её народу – клятву себе дала так прожить свою личную жизнь, чтоб на земле не осталось ни горя, ни бедности. Слушая  об этих клятвах, я рассмеялась, легко узнав в англичанке Джин комсомолку,  которая жизнь человечества любит больше своей, и даже более комсомолку, чем комсомолкой когда-то была я сама.

Ну и конечно, пока мы кипели, пытаясь прорваться друг к другу сквозь наши такие разные жизни, Ирина затеяла чай и несколько раз заходила нас приглашать и наконец рассердилась, сказав, что сам чайник уже уморился нас ждать, и мы, испугавшись такого напора, вскочили с дивана, побежали в гостиную, уселись вокруг стола. И этот чудесный, пахучий, английский чай  окутал нас своим божественным ароматом.

И вот в эту минуту, пока все наслаждались чаем – кстати сказать, именно эту марку пьёт сама английская королева – я мысленно, критическим взглядом, пробежалась по нашему разговору с Джин и внезапно открыла, что мы с ней ужасные антиподы.

И если я пыталась пробиться к Джин с  мыслью об ответственности жизни перед человеком, то Джин связь мира и человека понимала как бы наоборот и говорила только о том, что всё в человеческой жизни начинается с самого человека: и хорошее, и плохое;  и богатство и нищета; и болезнь и здоровье; и зло, и добро. И мы никак не смогли найти какую-то меру в этом балансе человека и жизни, и были похожи на двух схоластов, веками споривших, что же первично: курица или яйцо.

Теперь, за чаем, мне показалось, что это я – с этой своей рогатостью, с прирождённым  упрямством стоять на своём – я виновата, и надо быстро что-то поправить и найти какой-то общий язык, какую-то общую точку зрения на течение жизни. И – глазами вцепившись в чай – я лихорадочно стала искать слова и складывать эти слова в вопрос, как бы способный развернуть разговор в нужном мне направлении, и мне, наконец, показалось, что всё нашлось, развернётся и можно заново начать разговор. И я – Джин сидела напротив – я через столик, через цветы, через тихое пламя свечей глянула на неё решительным, призывающим взглядом…

 … и увидела лицо Джин.

И тут же всё внутри меня буквально оборвалось: это было измученное лицо, смертельно уставшего человека.

Это было мгновенье.

Тут же Джин – почувствовав взгляд – быстро глянула в мою сторону и, озарившись улыбкой, вопросительно приподняла брови, как бы пытаясь спросить, что я хочу.

Но я замахала руками и звонко отрезала:

- Всё! Никаких вопросов-ответов, Ирина права – наслаждаемся чаем!

И сама действительно ощутила, что все вопросы-ответы, все эти тяжбы с жизнью и перегрузки души на самом деле – отпали. И даже вспомнив, что близится новый год – год коварных магических чисел и скрытых угроз – даже знать уже не хотела, какие защиты и выходы из тупиков нам предлагают правительства, страны и всевозможные гороскопы и экстрасенсы. Ничьих спасательных мер мне не надо! Так как сама доподлинно знала, как буду жить и держаться чем, чтоб жизнь была – человеческой.

И лично себе пожелала одно – улыбаться!

Как Джин.

Сквозь измотанность жизнью.

Лидия Латьева

Из книги «Облак белый», 1996 год